Рубрика: Все записи

Письма Карла фон Райхенбаха, описывающего его эксперименты с одической энергией, Одом – универсальной духовной энергией мира. Часть 1.

1. Письмо первое. Сенситивы. Примеры из повседневной жизни.

2. Письмо второе. “Од”, как новая сила природы. Кристаллы и производимый ими свет и ощущения. Темная комната.

3. Письмо третье. Солнечный свет. Лунный свет. Призматический спектр. Полярный свет. Одизированная вода. “Од” как космический динамид.

4. Письмо четвёртое. Магнетизм. Явления осязания и зрения. Различие между “одом” и магнетизмом.

Письмо первое. Сенситивы. Примеры из повседневной жизни.

Случалось ли вам встречать хоть раз в жизни людей с особенными странностями, людей, имеющих решительное отвращение к желтому цвету? Свежий тонкокожий лимон, блестящее золото, огнецветный померанец, конечно, действуют резко на наше зрение, но что же тут может быть противного? Спросите этих людей, какой цвет нравится им более, и вы услышите единогласный отвить: синий. Лазурь небесная лелеет взор наш, но когда вечер разбросает по ней золотистые полосы, то вряд ли уменьшится красота её: небо будет еще роскошнее. Если бы мне предложили на выбор, в какой комнате желаю проводить свои дни: в желтой, соломенного цвета, или в светло-голубой, то, без всякого сомнения, я предпочел бы желтую. Если б я сказал это врагам желтого цвета, они осмеяли бы меня, и пожалели бы о моем дурном вкусе.

Сделаю теперь обратный вопрос: встречал ли кто из вас человека, который сказал бы, что ему противень синий цвет, – вероятно, нет: никто и никогда не восставал против этого цвета. Почему же такое единодушное отвращение к желтому у некоторых людей и такая общая любовь к голубому цвету?

Нам известно из учения о цветах, что желтый и голубой цвета находятся между собою в известном взаимном отношении как цвета дополнительные; между ними замечается некоторого рода полярность. Не скрывается ли в этой противоположности что-то неизвестное, кроме простого действия на зрение?

Нет ли между ними более глубокого, хотя еще неназванного различия, а не того оптического, которое очевидно для всех и каждого? И не вследствие ли такого различия одни могут ощущать то, чего другие даже не подозревают? Не существуют ли, так сказать, люди с двойственными чувствами? Такое предположение довольно странно и невольно вызывает насмешливую улыбку. Но будем следовать дальше. Девушка охотно смотрится в зеркало. Быть может, из среды мужчин также найдутся многие, которые с наслаждением любуются своею красотою.

И можно ли порицать их, когда отражающийся в зеркале образ прекраснейшего творения Божьего так приветливо улыбается и все навевает предчувствие торжественной победы? Что может быть роскошнее, восхитительнее собственного прекрасного я? Но после того можно ли поверить, что есть девицы, женщины, даже мужчины, которых зеркало как бы пугает, которые с ужасом отворачиваются, встречая в нем собственный образ? Между тем есть люди, очень не редко встречающиеся, для которых отражение в зеркале невыносимо даже на самое короткое время и которым оно причиняет удушливое чувство стеснения как бы от теплого дыхания. Зеркало не только отражает их образ, но отбрасываешь на них еще какое-то несказуемое тяжелое впечатление, которое действует на одних сильнее, на других слабее, на некоторых едва заметно, порождая, однако же, всегда какое-то неопределенное отвращение к зеркалу. Что же это такое? Откуда это проистекает? Почему ощущают это неприязненное чувство только некоторые, а не все?

Вероятно, вам не раз приходилось ездить в дилижансе, в почтовых каретах, вагонах по железной дороге и встречать таких пассажиров, которые с несносным упрямством требовали, чтобы окна экипажа были отворены; ничто не могло победить их настойчивости: ни дурная погода, ни сквозной ветер, ни морозь, ни убедительные просьбы соседей, страдающих ревматизмом. Нет сомнения, вы приняли это за следствие дурного воспитания; но, прошу вас, удержитесь от решительного приговора, по крайней мере до тех пор, пока не прочтете хоть несколько моих писем. Быть может, это же самое обстоятельство доставить вам средство убедиться, что среди общества людей, стеснившихся на ограниченном пространстве, протекает какая-то неведомая сила, которая, действуя на некоторых, становится для них невыносимою, между тем как другие остаются к ней совершенно нечувствительными.

Вероятно, между вашими знакомыми найдутся такие, которые за столом, в театре или вообще в многолюдстве, как будто из прихоти всегда сторонятся от других и стараются поместиться где-нибудь на краю, в отдалении от прочих. Обратите ваше внимание на такого человека: вам скоро придется познакомиться с ним покороче.

Врач советует вам ложиться на правый бок, чтоб сон был спокойнее, освежительное. Спросите его, почему это так? Если только он добросовестен, то, верно, не найдется, что ответить на такой вопрос: он сам не знает причины; но опыты показали ему, что многие люди, ложась на левый бок, ни как не могут заснуть. Если вы станете наблюдать с большим вниманием, то скоро убедитесь, что не все люди ложатся на правый бок, чтоб заснуть; очень многие спять на левом, и есть такие, которые спять без различая на правом и левом боку, пользуясь и в том и в другом положении сном покойным и освежительным. Потом вы найдете также, что те, которые могут засыпать только на правом боку и никак на левом, составляют лишь малое исключение, и найдете, что это свойство так тесно связано с их натурою, что лежа на левом боку по целым часам даже до полуночи, они никак не могут заснуть, между тем как повернувшись на правый, почти мгновенно засыпают. Не спорно, что это странная вещь, но, тем не менее, встречается почти на каждом шагу.

Сколько есть людей, которые не могут есть ложками из пакфонга, аржантана, нейзильбера, китайского серебра и других искусственных металлов, потому что они возбуждают у них тошноту; между тем как другие не могут постигнуть, чем отличается от них настоящее серебро в обыденном употреблении. Сколько найдется людей, которые не станут пить кофе, чай, шоколад, если они приготовлены в медной посуде, тогда как большая часть из нас ни мало не замечает этого. Как много есть таких, которые обнаруживают явное отвращение от горячих, особенно переваренных кушаний, от всего жирного, сладкого и предпочитают все холодное, приготовленное просто, особенно же кисловатое. Некоторые до того любят салат, что готовы променять на него все прочие кушанья, а другие только дивятся такому странному вкусу.

Есть люди, которые терпеть не могут, чтобы кто-либо находился позади них, а потому избегают всяких сборищ народа, собраний и рынков. Другие не любят, чтобы им протягивали руку, тем более если кто-нибудь будет долго держать их за руку; это для них так невыносимо, что они быстро вырывают свою. Многие не могут выносить жара железных печей, между тем хорошо переносят жар каменных. Нужно ли еще перечислять тысячи странностей, которыми бывают наделены некоторые люди? Что же мы должны заключить из этого? Следы ли это небрежного воспитания или только дурные привычки, проистекающие, быть может, от каких-нибудь расстройств в организме? Так может это казаться тем, которые смотрят на вещи поверхностно; и, к несчастию, не редко люди, отличающееся такими странностями, подвергаются грубым укорам за свою непомерную чувствительность. Такая невнимательность и такое легкомыслье относительно людей, столь резко отличающихся от всех прочих, были бы извинительны, если бы подобные уклонения проявлялись поодиночке, разбросанные как чистые случайности между разными лицами, имеющими различные положенья в обществе. Но вот замечательное обстоятельство, которое до сего времени не было удостоено вниманья и которое дает совершенно иной взгляд на этот предмет, а именно: все выше перечисленные особенности обнаруживаются не поодиночке в том или другом лице, но всегда вместе и неразлучно. Так, наблюдая прилежно, вы скоро заметите, что человек, имеющий какую-нибудь странность, имеет и все прочие, или, по крайней мере, большую часть из них, но никак не исключительно одну только. Враг желтого цвета боится зеркала; любящий сидеть в сторонки отворяет окна в экипажах; у кого делается тошнота от меди, пакфонга и проч., тот ест преимущественно простые холодные кушанья, без приправ, избегая всего жирного и сладкого, любит до безумия салат и т.д. И куда ни обратитесь, везде эти прихоти в одном и том же лице непрерывным рядом тянутся от неприязни к желтому цвету до тошноты от сахара, от предпочтенья синего цвета до пристрастия к салату. Все эти странности чрезвычайно постоянны и находятся в особенной связи между собою у людей, наделенных ими, и опыт показывает, что везде одно из этих явлений непременно обусловливает существованье и всех прочих.

Из этого явствует, что все они должны находиться между собою в непреложной связи и, стало быть, относиться к одному исходному пункту, к скрытому общему источнику, из которого они в совокупности берут свое начало. Но так как этот источник находится только в известных лицах, то очевидно, что с этой точки зрения люди должны быть двух родов: обыкновенные, которые не одарены такого рода раздражительностью, и собственно раздражительные, на которых производят сильное впечатление самые ничтожные причины, как было показано выше. Последних можно назвать “сенситивами”, потому что, в самом деле, нередко они бывают чувствительнее “мимозы стыдливой”. Это свойство у них врожденное, проистекающее из внутренней их природы; они не могут ни отстранить его, ни победить по произволу и оскорбляются, если их странности считают причудами или капризом. Находясь постоянно под влиянием никем не признаваемого, особенного настроения, они много претерпевают от людей, не понимающих их состояния, тогда как они заслуживают большого участия, чем другие, обыкновенные люди. Число их не мало, и мы скоро узнаем, как глубоко проникает в человечество это загадочное свойство, которое я только слегка очертил в этом первом письме.

Письмо второе. “Од”, как новая сила природы. Кристаллы и производимый ими свет и ощущения. Темная комната.

Я уверен, что вы уже отыскали по выше изложенным мною признакам среди ваших знакомых несколько человек, принадлежащих к классу сенситивов. Найти их ни сколько не затруднительно, потому что они встречаются очень часто, почти на каждом шагу. Если вы имеете дело с людьми не совершенно здоровыми, то обратитесь только к тем, которые проводят беспокойные ночи, сбрасывают часто во сне покрывало, говорят или даже вскакивают спросонья, страдают временами легкими мигренями, преходящими спазмами в желудке, жалуются на слабость нервов, не любят большого общества, ограничиваются малым числом знакомых и нередко предпочитают совершенное уединение. Такие люди, за исключением немногих случаев, все более или менее имеют натуру сенситивов.

Но это только тривиальная сторона предмета, о котором здесь идете речь; при ученом исследовании открываются – явления гораздо большей важности. Достаньте себе натуральный кристалл довольно значительной величины, например, кристалл известкового шпата,  длиною четверти в две [фута], тяжелого шпата или готгардскаго горного хрусталя в футе длины, положите его горизонтально на доску стола или на спинку стула так, чтобы оба конца его свободно выдавались с краев мебели; тогда подведите к нему сенситива и заставьте его приближать ладонь левой руки попеременно то к тому, то к другому концу кристалла на три, четыре или шесть дюймов: не пройдет полуминуты – сенситив вам скажете, что из верхней оконечности вершины кристалла веет ему на руку тонкое, прохладное дуновение, а из другой оконечности, которою кристалл срастался с горною породою, – нечто тепловатое. Прохладное дуновение производит приятное, прохладное ощущение; тепловатое, наоборот, рождает неприятное, противное чувство, близко подходящее к ощущению тошноты, в короткое время оно охватывает всю руку и как бы утомляет её.

Когда в первый раз я рассказал об этом опыте, он показался столь новым и загадочным, что никто не хотел поверить мне. Между тем, я повторял его с сотнями сенситивов (в Вене). Подобные опыты делали также в Англии, в Шотландии и во Франции, и нашли их верными. Каждый из читателей сам легко можете убедиться в истине моего наблюдения, потому что в сенситивах нигде нет недостатка. Приближая руки к другим точкам кристалла, к рёбрам его, сенситив ощущает то тепловатое, то прохладное веяние, но везде несравненно слабее, чем на концах, которые полярно противостоят друг другу. Не сенситивы не ощущают ничего подобного.

Эти противоположные ощущения происходят без прикосновения к кристаллу на расстоянии несколько дюймов от него, а сильно сенситивных [людей] – даже на расстоянии нескольких футов. Очевидно, что из этих, так сказать, полуорганизованных камней исходит, истекает, излучается нечто, ещё не известное науке, но имеющие бытие действительное и явное по своему действию на наш организм. Рассуждая, во сколько раз сенситивы чувствительнее обыкновенных людей по своему чрезвычайно развитому чувству осязания, я невольно наткнулся на мысль: не превосходят ли они нас и развитием органа зрения, и не могут ли они в глубоком мраке улавливать глазом эти удивительные токи из кристаллов? Чтобы проверить эту мысль опытом, в одну чрезвычайно тёмную ночь мая 1844 г. принёс громадный кристалл горного хрусталя в дом Ангелики Штурман, девицы в высшей степени сенситивной. Врач её, известный между патологами, профессор Липпих, случайно находился тут же. Мы с ним устроили так, чтобы в двух комнатах было совершенно темно, и в одной из них я положил свой кристалл, не сказав никому, в каком именно месте. Пробыв несколько времени в первой комнате, чтобы приучить глаза к темноте,  мы ввели, наконец, Ангелику туда, где был кристалл. Не прошло нескольких мгновений как она, указывая мне место где он лежал, сказала, что весь кристалл облит тонким светом, а на остром конце его изливалось волнообразно-сверкающее пламя, величиною с кисть руки, синего цвета, в виде тюльпана, которое терялось в вышине, подобно тонкому пару. Я повернул кристалл, и она увидела на другом, тупом конце его неясный, красновато-желтый дым. Можете себе представить, в какой восторг приводили меня эти рассказы. Это был первый опыт из тысячи последующих, сделанных мною над кристаллом со всеми их бесчисленными изменениями. Все сенситивы, участвовавшие в этих экспериментах, единогласно подтвердили факт, что влияние кристалла на осязание в то же время сопровождается явлениями световыми, и что синий свет находится в непременной полярности к красновато-желтому; те и другие явления доступны только для одних сенситивов.

Считаю нужным заметить, что все эти опыты необходимо делать в совершенной темноте, иначе они могут быть неудачными; условие это весьма важно при производстве опытов. Кристальный свет так тонок и невыразимо слаб, что если малейшая частичка постороннего света проникнете в комнату, то этого достаточно, чтоб ослепить сенситива-наблюдателя, и притупить на время его восприимчивость к чрезмерно слабому кристальному свечению. Далее, очень редко можно найти таких чутких сенситивов, как девица Ангелика, которые, после кратковременного пребывания в темноте, могли бы ощущать это нежное свечение. Чтобы глаз совершенно освободился от напряженного раздражения, производимого в нём дневным или искусственным светом, сенситивы средней руки должны пробыть часа два в темноте, и тогда лишь они становятся восприимчивыми к кристальному излучению. У меня было много случаев, где слабые сенситивы, пробыв даже три часа в темноте, ничего еще не ощущали: но напоследок, по прошествии четвертого [часа], они ясно видели свечение кристалла и вполне убеждались в подлинности этого явления.

Теперь, вероятно, вы с нетерпением желаете узнать, откуда проистекают эти явления и куда отнести их по физике и по субъективным и объективным свойствам их. Несмотря на производимое ими ощущение тепла и прохлады, причислять их к явлениям теплорода  нельзя, потому что здесь нет никакого источника этой жидкости, а сверх того, допустив присутствие теплорода, вероятно, проявление его было бы ощутительно не для одних сенситивов, но также обнаруживалось бы и на чувствительном термоскопе. Далее, они не могут принадлежать к явлениям электричества, потому что мы не видим деятеля, который возбуждал бы постоянный ток, явственный при наших опытах, а сверх того электроскоп, приведенный в соприкосновение с кристаллом, остается без малейшего изменения; отвод, устроенный по законам электрических токов, также не обнаруживает никакого действия. Наконец, нельзя назвать эти явления ни магнетизмом, ни диамагнетизмом, потому что кристаллы не намагничены; диамагнетизм же в различных кристаллах проявляется различно, а не одинаково, даже часто совершенно противоположно, чего здесь вовсе не замечается. Наконец, это и не свет, потому что, хотя при наших опытах и бывает явление света, но мы знаем, что обыкновенный свет не рождаете ощущений теплоты и прохлады и прочего. Но вы опять спросите: что же это такое? Если уже вы непременно желаете услышать ученое определение, то я принужден сознаться, что и сам не знаю его. Я заметил проявление силы, которая не может отнестись ни к одному из известных деятелей. Если я не ошибаюсь в оценке приобретенных фактов, то она [сила] должна занять место между магнетизмом, электричеством и явлениями теплорода, почему я решил назвать ее особенным словом “од”, об этимологии которого скажу ниже.

Письмо третье. Солнечный свет. Лунный свет. Призматический спектр. Полярный свет. Одизированная вода. “Од” как космический динамид.

Вы познакомились с сенситивами, узнали элемент, среди которого они движутся, именно динамид,  названный мною “одом”. Но мы приподняли только малый край завесы, под которою природа скрыла эту дивную силу. Динамид “од” струится не из одних только полюсов кристалла; он изливается в таком же изобилии или даже еще в большем из многих других родников вселенной. Обратимся, прежде всего, к светилам и даже прямо к солнцу. Поставьте сенситива в тени, дайте ему обыкновенную пустую барометрическую трубку или какой-нибудь стеклянный прут или просто деревянную трость: пусть он подержит этот прут на солнечном свете, между тем как он сам и рука его будут в тени, и вы услышите удивительные показания. Наверно вы ожидаете, что производитель опыта ощущает теплоту в пруте: это очень понятно, потому что стекло могло сильно разгорячиться от солнечных лучей; но ваше предположение в этом случай нисколько не оправдается, и вам придется узнать прямо противоположное: рука сенситива подвергается различным ощущениям, но конечный результате их – прохлада. Когда же он перенесете прут в тень, то чувство прохлады исчезает и заменяется ощущением теплоты, но как скоро он вносите его опять в солнечный свет, то снова ощущается прохлада. Таким образом, сенситив сам может попеременно проверять точность своих собственных ощущений. Отсюда можем заключить, что существуют в высшей степени простые, но до сих пор незамеченные условия, при которых непосредственный солнечный луч не только не греет, но еще по каким-то странным, вовсе неизвестным законам рождает чувство прохлады. Далее, сенситивы вам скажут, что эта прохлада действуете на них точно так же, как и производимая верхнею частью кристалла. Итак, если в этом опыте проявляется присутствие “ода”, то в глубокой темноте оно должно обозначиться свечением. И опять подтвердить вам это, если вы только станете производить его по моему способу. Обыкновенно я провожу медную проволоку из освещенной комнаты в другую, совершенно тёмную; потом свободный конец её в светлой комнате я помещаю на солнечный свет. Едва это будет сделано, как находящаяся в темноте часть проволоки начнёт светиться, и на конце её появится небольшое пламя в палец толщиной. Следовательно, солнечный свет вливает, так сказать, в проволоку вещество “ода”, которое во мраке видит сенситив как световое излияние.

Не останавливаясь много на этом явлении, будем продолжать наши опыты: пропустим солнечный луч сквозь хорошую стеклянную призму, отбросим радужные цвета на ближайшую стену и предложим сенситиву испытать их поочередно стеклянною палочкою, держа её в левой руке. Когда, не прикасаясь к стене, он внесёт её в синюю или фиолетовую полосу, то получит ощущение прохлады, приятное в высшей степени, гораздо чище и резче, нежели от цельного, не разложенного солнечного луча; и наоборот, как скоро будет палочка перенесена в жёлтый или ещё лучше в красный луч, то приятная теплота непременно исчезнет, и место её заступит противная тепловатость, которая вскоре отяготит всю руку. Сенситив может также без посредства палочки вносит обнажённый палец в цветные полосы, и результат будет один и тот же. Я употреблял стеклянную палочку как плохой проводник тепла, чтобы не допустить действия тепловых лучей на руку. Эти действия разложенного солнечного луча сходны с действиями полюсов кристалла. Отсюда вы видите, что в солнечном луче совмещаются оба вида действия “ода”; он постоянно струится на нас в необъятном количестве от нашего дневного светила вместе со светом и теплом, и открывает собой нового, могучего деятеля, силы которого мы ещё не в состоянии измерить.

Теперь обратитесь опять на короткое время к врагам жёлтого и покровителям синего цвета, о которых я упоминал в первом моём письме. Вы помните, что в одном случае полюс кристалла, который навевал приятную прохладу, изливал в тоже время синий свет, а в другом [письме] вы слышали, что синий луч солнечного света всегда сопровождается необыкновенно приятною освежающею прохладою. Наоборот, сенситивы всегда ощущали несносную, отягощающую тепловатость от красно-желтого света другого полюса кристалла и красного и желтого солнечных лучей. Вы видите, что в обоих, хотя и различных опытах, синий цвет всегда производить приятные, а красновато-желтый – неприятные ощущения. Вот вам первое указание, которое, кажется, должно удержать вас от поспешного суждения о мнимых капризах сенситивных людей. Эти факты невольно заставляют подумать, что в желтом и синем цветах кроется нечто другое, нежели простое оптическое действие на сетчатую оболочку нашего глаза, что глубоко лежащий инстинкт к чему-то неосязаемому, неизвестному руководит в этих случаях чувством и суждением наших сенситивов, и заслуживает нашего полного внимания.

Кроме влияния цветов я предложу вам другой легкий опыт, часто производимый мною для открытия “ода” в солнечных лучах. Поляризуйте луч по известному способу, чтобы он упал под углом 35 градусов на связку двенадцати стеклянных пластинок. Потом пусть сенситив-наблюдатель вносит левою рукою стеклянную палочку попеременно то в отраженный, то в пропущенный луч. Вы услышите от него, что постоянно от первого переливается через палочку в его руку одна прохлада, а из второго – одна тепловатость.

При веселом расположении духа вы можете позабавиться и насчет химии: возьмите два одинаковых стакана воды, поставьте один под отраженный луч, а другой под пропущенный. Спустя минуть шесть, дайте отведать сенситиву из того и другого стакана: он вам тут же скажет, что вода, стоявшая под отраженным лучом, холодновата и на вкус кисловата, а находившаяся под пропущенными – тепловата и как бы горьковата. Сделайте еще опыт: поставьте стаканчик с водою в синюю полосу радуги и такой же в красно-желтую, или же поместите один у вершинного, острого конца горного кристалла, а другой у нижнего, тупого. Во всех этих случаях вы можете быть уверены, что ваш сенситив найдет приятною, слегка кисловатою воду, находившуюся под влиянием синего света, и наоборот, стоявшую в красновато-желтом – горьковатую, терпкою, вызывающею тошноту. Первый стакане он выпьете с удовольствием, но если вы станете принуждать его выпить другой, то у неге можете сделаться сильная рвота вскоре после того, как он выпьет, уступая вашему настойчивому требованию, чему я не раз бывал свидетелем. Пусть же господа химики разложат такую воду и найдут это горькое и кислое начало.

Сделаем с лунным светом такие же эксперименты, какие делали с солнечным. Мы получим подобные, но полярно противоположные результаты. Стеклянная палочка, внесенная в лунный свет левою рукою сенситива передает ему не прохладу, а тепловатость. Стакан воды, постоявший на лунном свете, будет отзываться на вкусе тепловатее и противнее, чем стоявший в тени. Каждому известно, какое сильное влияние производить лунный свет на некоторые лица; все люди, подверженные такому влиянию без исключения суть сенситивы и вообще довольно впечатлительные. А так как доказано, что он производить одическое действие, и влияние его на лунатиков совершенно совпадаете с производимым другими источниками “ода”, то в наших глазах луна получить большое значение как планета, изливающая “од”.

Итак, вместе с солнечным и лунным светом излучается на нас “од” в таком изобилии, что мы легко можем наблюдать его и исследовать самыми простыми опытами. Сколь неизмеримо влияние его на все человечество и вообще на царство животных и растений, вы скоро увидите из дальнейших наших наблюдений. По всем данным мы должны заключить, что “од”, как мировой динамид, переливается в лучах от одной звезды к другой, и, подобно свету и теплу, наполняет собою всю вселенную.

Письмо четвертое. Магнетизм. Явления осязания и зрения. Различие между “одом” и магнетизмом.

Письма эти я назвал одо-магнетическими. “Но почему же магнетическими? Что же в них есть магнетического?” – спросите вы. Мало, или почти ничего, должен я отвечать вам. Но многие из явлений, сюда относящихся, обыкновенно называют магнитными, а потому, сообразуясь с номенклатурою текущего времени, я нашел более приличным дать таковое же название и моим письмам. Преимущественно же побудило с меня к этому то важное обстоятельство, что вместе с магнитною силою истекаете динамид “ода” точно так же, как он изливался с солнечным и лунным светом, а также из полюсов кристалла, и других источников, которые, правда, не имеют ничего общего с обыкновенным магнетизмом. Посмотрим же, какое отношение имеют между собой “од” и магнетизм.

Положим поперёк на угол стола хорошо намагниченную пластинку, наблюдая при том, чтобы концы её свободно выдавались наружу, как это делалось при опытах с кристаллами; разумеется, стол устанавливается так, чтобы пластинка совпала с магнитным меридианом, как компасная стрелка, и северная полюс её был обращён к северу, а южный – к югу. Приготовив всё таким образом, подведём к столу сенситива и заставим его медленно приближать левую обнажённую руку то к одному, то к другому полюсу на расстоянии 4-6 дюймов.  И результаты будут те же самые, какие вы уже наблюдали при опытах с кристаллом, а именно: из одного полюса, обращённого к северу, исходит на руку прохладное веяние, а из другого, обращённого к югу, как бы тепловатое дыхание, сопровождаемое каким-то неприятным ощущением. Можете поставить к каждому полюсу по стакану воды, и по прошествии 6-8 минут дать сенситиву отведать из обоих. Он непременно скажете вам, что вода в стакане от северного полюса свежа и приятна, а от южного – тепловата и как бы приторна. И в этом случае, если вас берет охота затронуть химию, можете подвергнуть воду анализу, но труд напрасный: средства этой науки слабы для открытия тонкого начала, которое изменяет вкус воды. Не спорю, найдутся, быть может, люди положительные, отвергающие всё, чего нельзя ощупать и взвесить, которые станут утверждать, что ясные, как солнце, наши наблюдения ни больше, ни меньше – вздор и пустошь. Но мы спокойно посмеемся только над их слепотою, потому что опровержение без доказательств не в состоянии превратить истину в ложь, и эти господа, рано или поздно, против воли должны будут убедиться.

Само собою разумеется, что магнит возбудил в уме моём такие же предположения, какие повели меня к опытам над кристаллом при совершенной темноте. Первый опыт был сделан мною с девицею Мариею Новотни в Вене (апрель 1844 г.); после я повторял его тысячу раз со многими другими сенситивами, и очень рад был, когда услышал от неё, что на обоих концах магнитной пластинки сверкает и дымится яркое, огнистое пламя; на северном полюсе – синего, а на южном – красновато-желтого цвета.

Сделайте лучше сами этот легкий опыт, потом измените его, поставив магнитную пластинку вертикально, южным полюсом кверху. Вы неожиданно услышите от сенситива, что пламя вдруг начинает расти, и поднимется, если магнит довольно силён, почти до потолка комнаты, и там образует светлый кружок фута в три в поперечнике, кружок столь яркий, что проницательный сенситив можете рассмотреть, как расписан потолок. Не забудьте только принять все необходимые предосторожности, чтобы комнату сделать совершенно темною, и не пожалейте нескольких часов для надлежащего приготовления глаз к восприятию этих тонких впечатлений, как я уже советовал, иначе сенситив ничего не увидит, и вы потрудитесь напрасно и, пожалуй, усомнитесь в справедливости моих слов.

Это световое явление будет еще красивее для глаз, если вы, вместо полоски, возьмете магнитную подкову и поставите ее вертикально, обоими полюсами вверх. У меня была подкова в девять листов, поднимавшая сто фунтов весу. Все мои сенситивы видели, как из каждого полюса вытекало тонкое пламя, ни мало не притягивая и не нарушая хода соседа, словом, не оказывая ни малейшего взаимного действия друг на друга, как то должно было быть при магнитных истечениях из двух разнородных полюсов. Эти два пламени, спокойно поднимаясь вверх, сверкали бесчисленными ярко-белыми искрами и вместе образовали два светлых столба, поразительно красивых для зрителя, способного видеть их. Достигнув потолка, они отражали на нём светлое, круглое изображение, имевшее около сажени  в диаметре, а когда опыт продолжался долго, то мало-помалу освещался весь потолок. Если такой магнит был поставлен на столь, то он освещал собою его поверхность и все находившееся на нем на аршин в окружности. Рука, которою заслоняли световые столбы, видимо отбрасывала тень. Когда пересекали ток этих светящихся столбов каким-либо плоским телом: доскою, стеклянною пластинкою, металлическим листом и т. д., тогда он изгибался под ним, струясь вдоль нижней поверхности их точно так, как обыкновенное пламя, в которое поставлен горшок или другая какая посуда. Если подуть или подышать на него, то он расходится в стороны, как пламя свечи.

Под влиянием ветра или при ношении магнита по комнате, светящиеся столбы также уклоняются в сторону по течению воздуха, как пламя горящего факела. Зажигательное стекло  собирает свет от магнита в один фокус, сгущая его, как обыкновенные солнечные лучи. Итак, это явление очень вещественно и имеет много сходства с обыкновенным пламенем.

Соединив эти два потока вместе так, чтобы они пересекались накрест, мы убедимся, что, не нарушая целости своей ни притяжением, ни отталкиванием, они обоюдно проникают друге в друга и, ни мало не уклоняясь в сторону, продолжают свой путь. Сильнейший из них, одаренный, по-видимому, большей напряженностью, проникает слабейший, рассекая его так, что этот последний охватывает его с обеих сторон. То же происходит, когда вносят туда палочку: пламя раздваивается и потом над нею опять сливается в одну струю. Как всё существо кристалла проникнуто было тонким светом, по свидетельству сенситивов, так и сталь магнита кажется им на всех точках своих раскаленною добела. То же самое замечено и над электромагнетизмом.

Ясно, что эти качественные явления нисколько не идут в параллель с магнетизмом: они чисто одические. Сравнивая кристалл известкового шпата с магнитом такого же веса, находим, что их одические потоки из одноименных полюсов существенно ничем не отличаются друге от друга, ни влиянием на осязание, ни свечением; в кристалле даже сосредоточено больше одической силы, чем в магните; он издаете прохладу и тепловатость гораздо резче, свет от него сильнее и обширнее, а между тем в кристалле не замечено ни малейшего присутствия магнетизма.

Итак, в одном случае вы замечаете присутствие “ода” с примесью магнетизма, в другом один “од” без участия этой невесомой жидкости, но здесь и там сила его одинакова. Все это доказываете, что “од” нисколько не обусловливается магнетизмом, что он не есть проявление нового качества этой жидкости, а напротив динамит совершенно отличный от силы магнитной. Примером тому может служить “од”, отделявшийся из полюсов кристалла; и я могу привести вам тысячу еще других более резких промеров, где “од” развивается в высшей степени без малейшего участия магнетизма (принятого в обыкновенном смысле). Отсюда очевидно, что “од” должно рассматривать как самостоятельный динамит, выделяющийся из среды магнетизма точно так же, как он истекал из кристалла, отделялся из солнечных лучей и сопровождал другие явления природы, о которых будем говорить ниже. Нам известно тесное сходство магнетизма с электричеством. Не редко одна сила развивается вслед за другою, что давало полное право признать магнетизм и электричество за проявление одной и той же силы. Точно в таком же отношении находятся между собою свет и теплота: одно начало вызываете другое, постоянно давая место друг другу, однако же до сих пор мы не нашли общего их источника. То же самое должно сказать обе “оде”. Всё заставляете нас предполагать, что эти динамические явления в последней своей инстанции исходить из одного общего источника; но пока мы ещё не в состоянии доказать единства их начала, до тех пор нам остается считать электричество, магнетизм, свет, тепло и проч. за отдельные классы и группы известных явлений. Многочисленные проявления “ода” нельзя отнести ни к одному их перечисленных динамитов; следовательно, нам приходится собрать их в особый отдел и составить новую группу. В следующих моих письмах вы найдете неопровержимые доказательства, что эти новооткрытые явления ни мало не уступают ни объёмом, ни значением тем, которые уже получили права гражданства в науке.